Из письма Эллы Сэмуэлю:
«Когда мы встретились, был теплый вечер. Романтика буквально окружала меня: экзотический сад, каменные дорожки, фонтаны… Не хватало только розового фламинго, освещающего лужайки.
Все портил лишь образ тебя. Мы сидели на скамейке, я любовалась этим прекрасным видом, а ты был рядом и заваливал меня вопросами о том, как я люблю проводить свободное время. Ты был наглым, развязным, и на лице словно выгравировано: Этот мир создан мной и для меня. И ты, детка, должна быть благодарна, что я интересуюсь тобой. Я воплощала собой романтику, а ты едва ли принял душ после тренировки, едва ли натянул майку, синий спортивный костюм, и едва ли причесался.
Мне не хотелось снова видеть тебя, и когда ты предложил сходить куда-нибудь, это звучало как требование, не содержащее даже толики возможности отказа. Ты говорил очень развязно, с понтами, да я бы и отказала, но почему-то захотела дать тебе шанс. Хоть ты и не заслуживал его.
А потом я боялась взглянуть на тебя в ресторане, боялась отпить из чашки, потому что у меня дрожали руки. От тебя исходила такая сила, что я невольно начала бояться. Мысли, содержащие оценку твоей натуры, сразу пришедшие мне в голову, я старалась не принимать, боясь признать, что на свете существуют такие люди. Ты был отталкивающе наглым, в некотором смысле неприятным, но было в тебе что-то, что заставило меня высидеть вечер и слушать твои бредни.
А потом ты смягчился. Я боялась, что ты окажешься обыкновенным козлом, которому нужен лишь секс, но ты неожиданно проявил себя заботливым. Ты вдруг стал защитником, рядом с которым мне было не страшно. Вокруг меня вдруг выросла каменная стена от всех бед и невзгод. Я начала вдруг понимать, что наконец-то я в безопасности. Что ты позаботишься обо мне, и со мной просто ничего не может случиться.
Но роботы не умеют чувствовать. Через какое-то время ты проявил себя с новой стороны, очень близкой к той, что я видела тебе во время нашей первой встречи – ты стал грубым, жестким и непреклонным.
Ты дергал мои волосы, внезапно сжимал мои руки с нарастающей силой. Ты догонял, когда я убегала от страха вдаль, сгребал в охапку, и, не контролируя себя, давал выход своей жестокости. Поначалу это заводило, а потом очень пугало – до слез. И я поначалу стала свое негодование, которое было встречено очень презрительно. Ты лишь раз дал мне понять, что терпеть меня не намерен.
А ведь я уже успела влюбиться. Успела понять, какое сокровище мне досталось и привыкнуть к нему. С другой стороны мириться с твоими перепадами я не хотела. Слишком заметны были мелочи, которые в моем воображении сливались в один огромный ком, и этот ком нельзя было игнорировать. Ты стал очень опасен.
Я поняла, что ты способен ударить не только для защиты, но и ради удовольствия. И хотя до этого не дошло, все мое нутро кричало об опасности. Другая половина кричала о моей сильной привязанности к тебе.
А потом ты стал жестоко-равнодушным. Ты то любил, то обжигал презрительным холодом, от которого иные разворачиваются и уходят, а я бросалась в слезы и кричала: «За что мне это, Сэмуэль, за что!» - а ты лишь раздраженно взмахивал рукой и уходил.
А я всегда возвращалась, чтобы помириться.
Но однажды, осознав слишком сильное равнодушие, граничащее с издевательством, я не вернулась. И ты не вернулся. Ты ушел в темноту так же быстро, как и появился. Теперь я снова пришла в этот сад, где уже нет тебя, но это место кажется мне таким на удивление полным и таким на удивление пустым без тебя. Я не могу плакать, Сэмуэль, я могу лишь с тоской взирать на звезды, размышляя, был ли ты настоящим или миражом, так сильно похожим на меня.»